Ложь и любовь - Страница 17

– Вы правы. Я тоже идеализирую, но мне больше нравятся воспетые поэтами отношения между мужчиной и женщиной.

Мишель смутилась, едва произнесла эти слова. И кто, спрашивается, тянул за язык? Что, в самом деле, она позволяет себе в присутствии мужчины, к которому неравнодушна? А если заметит? Что тогда? Как объясниться, и вообще, возможно ли это? Пальцы в рукавах снова задрожали, она опустила голову еще ниже. Капюшон скрыл лоб. Надо было продолжать, теперь никуда не денешься. Ей почему-то вспомнились Тристан и Изольда. Они тоже не знали, как открыть друг другу свои чувства… Они? Тоже? Мишель разозлилась на себя. Да с чего она взяла, что эти «они» вообще существуют? Ведь это только ее фантазии. И все!

– Мне нравятся рыцари, с их понятиями о чести, – продолжила она. – Сейчас, увы, эти старые понятия ушли в прошлое.

Час от часу не легче! Кто просил переводить все на современность?

– Почему же? – возразил Дэвид. – А ваш преподаватель античного искусства? Вот уж образец рыцарства. Дон Кихот во всех отношениях.

Мишель засмеялась.

– Вы правы. Он действительно рыцарь.

В этот момент ее шатнуло в сторону. Сказывалась усталость, накопившаяся за день. Дэвид поддержал ее за локоть.

– Вам плохо? – В его глазах отразился испуг.

Мишель почувствовала на своем плече тяжелую, сильную руку – и… голова у нее закружилась. Теперь закружилась по-настоящему. Ни одно прикосновение никогда не было столь желанным, столь нежным и в то же время столь мужским. Она чувствовала в нем силу, решительность. Все то, что нравилось ей в мужчинах. Ей вдруг захотелось прижаться к нему, остаться навечно в этих властных, ласкающих объятиях, раствориться в его руках, слиться с ним в поцелуе…

– Что с вами? Вы вся дрожите. – Дэвид Митчелл по-прежнему держал ее за локоть.

– Нет. – Мишель покачала головой. – Нет-нет. Я просто устала сегодня.

– Давайте пойдем ко мне, – предложил Дэвид. И тут же осекся.

Хорош, нечего сказать! Все и так выглядит заранее обдуманным планом, а он говорит такие вещи! Девушка сочтет его коварным соблазнителем. Сам себе он мог объяснить эти слова. Когда любишь, любое недомогание, даже самая незначительная опасность, которая угрожает любимому человеку, преувеличивается и начинает казаться чем-то тотальным, страшным и неотвратимым. Само собой, когда он увидел, что Мишель не совсем здорова, его первым и единственным желанием стало обезопасить ее. Он уже любил. Уже дышал ею. Весь мир поблек в его глазах. Разум не успел остановить слова, идущие от сердца.

– Или лучше… – Дэвид хотел предложить проводить Мишель домой – в свете последней фразы этот вариант уже не казался ему неприемлемым, – однако девушка перебила его:

– Пожалуй. Я бы выпила кофе. Голова немного кружится.

Этот ответ поставил Дэвида в тупик. Так что же с ней происходит? Она боится его? Тогда почему ведет себя так? И вдруг… Внезапная догадка так поразила его, что он замедлил шаг. Ну конечно! Мишель просто чувствует себя обязанной. Чертово спасение! Она боится его, но в то же время не хочет выглядеть неблагодарной. И опять же – об этом не станешь говорить. Идиот! И деваться некуда, сам предложил. Он окинул улицу взглядом и ужаснулся: всего в ста шагах от них стоял его дом. Теперь уже Дэвид пошатнулся. Наверное, Мишель уверена, что он, коварный обольститель, решил проследить за ней, «случайно» встретиться, заговорить и между делом завести к себе домой. На самом деле он и не думал ни о чем таком. Просто шел, увлеченный разговором, погруженный в свои мысли, ноги сами вывели его к дому. Что теперь делать? Идти в дом – Мишель окончательно убедится в его нечистых намерениях. Идти провожать ее – тоже не лучше: она подумает, что он с той же целью напрашивается в гости.

– Идемте, здесь совсем недалеко, – уверенно сказал Дэвид. Перед самим собой он не будет выглядеть трусом и тряпкой. Попьют кофе, потом отведет ее домой – и дело с концом.

Они пересекли улицу, он отпер дверь своего дома, зажег свет и неожиданно заметил, что в коридоре царит хаос. Подумать только! В углу под вешалкой еще стояли нераспечатанные коробки с вещами. Их прислали по меньшей мере месяцев девять назад, а у него до сих пор не нашлось времени ими заняться.

Обуви в прихожей было много. Создавалось ощущение, будто в доме живут человек пять, не меньше. И все потому, что полка для обуви была совершенно пустая, а ботинки, кроссовки, туфли, сандалии и Бог знает что еще стояли на полу. Здесь была обувь для любой погоды и любого времени года. Раньше это Дэвиду не мешало, он просто не замечал царящего беспорядка. Но теперь ему стало не по себе. Привести девушку в этот бедлам!

– Вы уверены, что мы пришли именно к вам домой? – Мишель улыбнулась. – У вас такой вид, будто вы ошиблись.

– Знаете, я просто до сих пор не обращал внимания на все это вопиющее безобразие. – Он указал рукой на груду обуви, захламленную до предела вешалку и коробки. – Я думаю, лучше отвести вас домой. Поверьте, прихожая – это не самое ужасное место в моем доме.

Дэвид с ужасом представил себе комнату, кухню – всюду беспорядок похлеще этого. До знакомства с Мишель он жил как бы внутри себя, в своих мыслях, в своем горе… Внешний мир словно перестал для него существовать. Только чувство утраты, только переживания. Дэвид жил ими. Иногда он забывал, что нужно есть, пить, спать. Задумавшись, подолгу просиживал перед компьютером, тупо глядя в монитор и ничего не видя. Засыпал, где придется. В кресле ли с книгой в руках, на полу ли среди разбросанных бумаг. Все равно. Не будь работы, он, наверное, вообще не выходил бы из дому, не брился бы. Все уходит на второй план, когда неспокойно на душе, когда сердце томится в груди, словно птица в клетке. И знаешь, что не будет конца этим мукам, что от них не избавиться, не скрыться. В таком состоянии человек выполняет все необходимые для самообслуживания действия машинально, иногда даже не замечая этого. И Дэвид делал все именно так. По старой укоренившейся привычке принимал душ два раза в день, брился, чистил зубы, ложился спать, ел, но часто уже спустя пятнадцать минут не мог вспомнить, – а делал ли он все это или нет. Только такая машинальность и поддерживала все это время его нормальный человеческий вид. Работа тоже была весьма сильным стимулом.